Виталий Номоконов: «Создают преступные сообщества прямо в чиновничьих кабинетах»

Человек, который поименно раскрыл фигурантов приморских ОПГ

Виталий Номоконов, профессор кафедры уголовного права и криминологии ДВФУ, доктор юридических наук, директор Центра по изучению организованной преступности. В 1971 г. окончил ДВГУ по специальности «юриспруденция». Очная аспирантура ДВГУ (1971–1974 гг.), докторантура в ДВГУ (1989–1991 гг.). В ДВГУ работает с 1974 г., начинал с должности ассистента. В 1975–1989 гг. — заместитель декана юридического факультета ДВГУ, в 1996–2011 гг. — заместитель директора Юридического института ДВГУ по научной работе. Является автором более 350 научных, учебных, публицистических и учебно-методических трудов. ФОТО: предоставил В. Номоконов

Бороться с преступностью этот человек начал еще со школьной скамьи — сначала помогал участковым, потом занялся научным изучением криминальных явлений. Россию сегодняшнего дня Номоконов называет «страной тотального ухода в тень».

Внештатный сотрудник

— Виталий Анатольевич, почему вы выбрали для себя стезю юриста, а тем более — ученого в области юридических наук?

— Когда еще учился в школе, где-то в классе девятом (1965 г.), в школу пришли сотрудники правоохранительных органов, рассказывали о том, что большой проблемой является преступность и нужна помощь милиции в охране правопорядка. А это были годы широкого привлечения общественности к решению многих проблем. И что-то меня зацепило в прямом обращении к нам, совсем юным. Мне не нравились «шалости» одноклассников, демонстративно портящих столы и парты, ворующих деньги, пьяные драки на улицах и т. п.

Стал внештатным сотрудником милиции, ходили с участковым инспектором по квартирам неблагополучных семей, выезжали на вызовы. Так и созрело решение стать юристом, помогать очищать общество от уголовников.

В вузе увлекся наукой, на четвертом курсе за научную работу даже получил диплом министра высшего образования. Сразу две кафедры предложили аспирантуру. Принял предложение своего научного руководителя, выдающегося ученого и прекрасного человека — профессора Плехана Сергеевича Дагеля. Его давно нет среди нас, с 1993 г., а его труды как были, так и остаются классикой науки криминологии и уголовного права.

— У вас огромное количество трудов выпущено еще с 70-х. Как, и в связи с чем менялись области права, направления, которые вас интересовали?

— Больше всего меня всегда интересовали вопросы, почему люди идут на преступление. Почему одни в самой тяжелой ситуации сохраняют выдержку и силу духа и удерживаются от нарушения закона, а другие легко идут на это и даже сами провоцируют других своей агрессией или жадностью? Об этом и писал в своих кандидатской и докторской диссертациях. После развала СССР бурно расцвели преступные группировки, коррупция приобрела широкомасштабный характер.

Решил заняться исследованием этих явлений. В 1995 г. выпустили с коллегами небольшое учебное пособие. Оно вызвало интерес, и в 1996 г. мне предложили создать исследовательский центр по изучению оргпреступности и предоставили зарубежный грант сроком на год. Грант продлевали потом ежегодно целых 16 лет. Мы успели довольно много чего сделать в отслеживании тенденций организованной преступности, коррупции, торговли людьми, киберпреступности и т. п.

— Угрожали ли вам после написания основной книги об организованной преступности Дальнего Востока, вышедшей в 1998 г., где поименно указаны все фигуранты?

— Прямых угроз не было. На меня выходил в начале 2000-х один вице-губернатор. Он предлагал нивелировать нашу информацию. Но дело в том, что мы выдавали не оригинальные сведения, а обобщали данные, которые были известны уже до нас, ссылались на СМИ. Когда я об этом говорил, к нам вопросы снимались. Также предпринимались попытки судебного оспаривания — то от одного, то от другого человека. По судам пришлось походить. Но, конечно, мы всегда отстаивали свою правоту. Прямое нападение было на мою супругу, но оно было связано с ее работой в качестве помощника прокурора края. Напали и избили. С моей деятельностью этот инцидент никак не пересекался. Как говорится, бог миловал.

— Что стало с Владивостокским центром по изучению организованной преступности и коррупции?

— Центр с 2014 г. перестал получать грантовую поддержку и сейчас представляет собой, если так можно сказать, «театр одного актера». На бумаге мы вроде есть, нас никто не закрывал. Но нет ни копейки: ни на проведение исследований, ни на командировки, ни на издание книг. На голом энтузиазме сейчас вряд ли чего-то серьезного добьешься.

Теневое государство

— Считается, что до революции в порто-франко и начале 20-х преступность во Владивостоке процветала, но при Сталине ситуация изменилась коренным образом. Криминал воспрял только в 70-е. На ваш взгляд, действительно ли в сталинское время был «жесткий порядок», или, скорее, это пропаганда, прикрывавшая реально высокий уровень воровства и бандитизма в стране? Чем-то особым отличался в плане правопорядка закрытый город Владивосток?

— Ну, я не настолько старый, чтобы помнить Владивосток 50-х годов и тем более в сталинские времена. В 60-е процветала уличная преступность, хулиганство, грабежи. Более конкретно сказать не могу, так как уголовная статистика была засекречена в стране полвека — с 1938 г. по 1988 г. Преступность была ниже, чем за рубежом, но все же неуклонно росла из года в год с середины 50-х годов. Ну а более низкий уровень преступности граждан в сталинские времена с лихвой компенсировался преступностью государства в виде репрессирования миллионов ни в чем не повинных людей. Почему-то об этом некоторые забыли (или не знали?!).

Конечно, ситуация была более спокойной во Владивостоке, пока он был закрытым для иностранцев и жителей других регионов. Для въезда в город нужны были специальные пропуска.

— Что касается работы самих правоохранительных органов (милиции (полиции), прокуратуры, судов): стали ли они меньше или больше нарушать законы? В своей знаменитой книге 1995 г. вы пишете, что бандиты начали коррумпировать органы еще в начале 70-х. Насколько формы и размах этого явления поменялись к нашим дням? Насколько силен разрыв (понятно, что он есть всегда) между законами и правоприменением?

— Здесь должен огорчить, хотя, конечно, был бы рад ошибиться. Однако мои оценки совпадают с оценками моих коллег — криминологов. Несмотря на декларативные утверждения Конституции 1993 г. о России как о правовом социальном государстве, зазор между требованиями закона и реалиями жизни ничуть не уменьшается, а скорее наоборот.

Уголовная статистика бодро сообщает нам о снижении числа совершенных преступлений за последние 10 лет, буквально почти по всем видам. И это происходит в то время, когда явно обострилась международная напряженность, продолжаются локальные и региональные военные конфликты и террористические атаки. Когда внутри государства чудовищно выросла социальная поляризация на узкий слой безмерно богатых и подавляющее большинство бедного и нищего населения. Когда российская экономика переживает далеко не самые лучшие свои времена. Когда коррупция продолжает разъедать политическую систему страны. Когда в обществе нарастают экстремистские проявления.

Самое разумное объяснение состоит в том, что в нынешнем нашем обществе произошел тотальный «уход в тень» многих социальных явлений. В политической системе появилась некая теневая сила: «теневое» государство, «теневое» право, «теневая» юстиция и т. п., играющие по своим — неформальным, но жестким — правилам. И эти теневые процессы продолжают разрушение российской государственности.

Официальная статистика все меньше отражает криминальные реалии, а преступность не только виртуализируется за счет применения высоких технологий, но и в целом становится все более скрытой, латентной. В последнее время все больше получаю информации, подтверждающей наличие скрытой теневой силы внутри государства официального.

С учетом такого сегмента, как латентная преступность, не отражаемая статистикой (незарегистрированная), по стране фактическое число преступлений превышает официальную цифру в несколько раз. Например, если по стране в год выявляется не более 30 тыс. только коррупционных преступлений, их реальное число, как полагают эксперты, — свыше 2 млн! Что больше всей вообще зарегистрированной преступности, и насильственной, и корыстной.

Именно коррупционная преступность — самая скрытая от выявления. И именно на коррупционных преступлениях попадается все больше высокопоставленных чиновников и правоохранителей. Уже и министры, мэры и губернаторы становятся фигурантами уголовных дел, у полковников МВД и ФСБ изымают миллиарды денег. Но гораздо большая часть злоумышленников остается на свободе.

— Сейчас огромное количество дел и посадок, чего когда-то добивался президент Путин. Почему эффект настолько невнятный?

— Насчет низкого эффекта борьбы с преступностью и коррупцией: деятельность государства ограничивается попытками устранять последствия преступности, не затрагивая ее глубинных причин. А эти причины коренятся не только в головах преступников, не только в их личной ущербности, что тоже имеет место, конечно. Но они, прежде всего, в ущербности социума — дефектах государства, теневой экономике, социальном расслоении, паразитической идеологии, потребительской морали. Противодействие преступности — общегосударственная задача, а не только забота правоохранительных органов.

— Когда начальник УМВД по Приморскому краю Афанасьев говорил, что 100% убийств в крае раскрывается, а общий уровень (около 200 случаев в год) соответствует 1982 г., стоит ли верить таким данным?

— В 2018 г. было зарегистрировано еще меньше убийств — 160. Думаю, что данным в общем можно верить. И не потому, что я сам — член Общественного совета при УМВД по Приморскому краю. Сегодня подавляющее число убийств совершается на пьяной бытовой почве, и их раскрытие не составляет особого труда, в отличие от «лихих 90-х», когда большинство заказных убийств так и осталось нераскрытым. Да и пить в стране стали немного меньше (денег не хватает?), что напрямую сказывается на уровне насильственных преступлений. В горбачевские времена антиалкогольная кампания, при всех известных издержках, позволила на то время существенно снизить число насильственных преступлений и повысить продолжительность жизни граждан.

— Много разговоров о таком феномене, как АУЕ. Одни утверждают, что это детские шалости и издержки Интернета, другие говорят об осознанном культивировании блатных понятий в среде молодежи. На ваш взгляд, в чем больше правды?

— Это совсем не шалости, хотя процесс, похоже, не достиг еще своего апогея. Это осознанные попытки носителей блатной идеологии вовлечь молодежь в свое ремесло, противопоставить себя государству. В наше время было романтично вступать в оперативные комсомольские отряды, противостоять уголовникам, сегодня блатная романтика пытается занять пустующие идеологические ниши.

— Насколько большую опасность с криминальной точки зрения представляют мигранты из стран Средней Азии, которых в Приморье все больше?

— Сегодня пока нельзя говорить о какой-то серьезной угрозе, хотя есть, конечно, вопросы. Опасность представляют нелегальные мигранты, в том числе находящиеся в розыске.

Лицом к людям

— Какие метаморфозы пережила организованная преступность за десятилетия? Полуофициальная историография последних десятилетий говорит: были «лихие 90-е», а потом — стабильность и порядок. Насколько это справедливо, если говорить о криминальной составляющей условий для ведения легальной экономической деятельности (бизнеса)?

— От явно бандитской оргпреступность стала внешне вполне пристойной, легализованной. Сейчас конкурентов устраняют не взрывами и пулями, а рейдерскими захватами, монополистическими сговорами, судебными исками, административным давлением. На службе у преступников нередко оказываются высококлассные экономисты, политологи, юристы, программисты… Сама преступность по большей части сосредоточилась на экономике, госбюджете, интернет-ресурсах. Да и преступники иные пересели в чиновничьи кабинеты, создают преступные сообщества прямо на рабочем месте. Например, у нас в крае одним таким сообществом руководило известное «не установленное следствием лицо».

Да, бандитские разборки канули в лету. Но я бы не стал утверждать, что сегодня условия для ведения легальной экономической деятельности стали благоприятными, особенно для мелкого и среднего бизнеса. Налоговый пресс, административные барьеры, так называемое крышевание (но уже не со стороны уголовников, а от официальных лиц), коррупция, наконец, как мне представляется, серьезно усложняют жизнь предпринимателей.

— С точки зрения корифея юриспруденции прокомментируйте, как вы оцениваете появление в УК РФ ст. 210.1 — «Занятие высшего положения в преступной иерархии». Поможет ли статья в борьбе с оргпреступностью?

— Не разделяю оптимизма законодателей. И без новой статьи ответственность «воров в законе» и прочих криминальных авторитетов была повышенной. Только они крайне редко попадают на скамью подсудимых. А вот ликвидация 10 лет назад специализированных подразделений, заточенных на борьбу с организованной преступностью, нанесла существенный вред, ослабила государство. Сильное государство в состоянии минимизировать проявления организованной преступности и теневых политических институтов. Слабое государство, наоборот, допускает их деятельность, широко опирается на теневые структуры, криминализируется и в конечном итоге разрушается.

— Если бы у вас была уверенность, что власть выполнит ваши рекомендации, что бы вы ей посоветовали?

— Надо давно уже реально повернуться лицом к людям, к их нуждам и заботам. Благополучие граждан, их безопасность и условия для всестороннего развития должны быть приоритетными задачами властей. У нас не очень это просматривается. Как сказал поэт: «Бывали хуже времена, но не было подлей». Личный своекорыстный интерес в ущерб общим интересам мотивирует, увы, немалое число власть предержащих. Сегодня «слуги народа» поменялись с народом ролями, что противоречит требованию Конституции о том, что источником власти является народ, а не наоборот. Лучшая профилактика преступности — социальное и нравственное оздоровление общества.

https://konkurent.ru/article/24933