В ожидании нового кризиса. Что угрожает мировой экономике через 10 лет после «Великой рецессии».

Фото Justin Chin / Bloomberg via Getty ImagesГлобальная экономика еще не решила старых проблем, а растущие долги и меняющийся политический ландшафт подталкивают мир к новой встряске

На 2018–2019 годы приходится череда экономико-политических юбилеев: прошло 30 лет после распада коммунистической системы, 20 лет с начала азиатского экономического кризиса, 20 лет с момента введения евро, 10 лет с развертывания глобального структурного кризиса. Но это не просто события, оставшиеся в прошлом, а ключевые вехи социально-экономического развития, которые во многом сформировали приоритеты и фобии политической элиты ведущих стран мира, как развитых, так и развивающихся.

В 2018 году глобальная экономика росла приемлемым темпом, порядка 3,7%, и рост продолжается уже почти 10 лет. Однако преобладающей темой экономико-политических дискуссий выступает неустойчивость этого роста и прогнозирование следующего кризиса. Причины таких настроений и ожиданий отчасти связаны с самим фактом продолжительного роста: он не может быть бесконечным. Речь идет теперь не о глобальном структурном кризисе (они случаются раз в несколько десятилетий), а об обычном циклическом — next normal-size recession, как назвал его профессор Гарвардского университета Кеннет Рогофф.

Сейчас события десятилетней давности обычно трактуются как глобальный структурный кризис, сопоставимый с Великой депрессией 1930-х, поэтому используется термин «Великая рецессия». Такая оценка предполагает и продолжительность периода последующей турбулентности, и необходимость серьезных структурных и политических (в том числе геополитических) трансформаций, которые определяли характер развития ведущих стран в последнее десятилетие.

Однако проблема не только в длительной адаптации социально-­экономических и политических систем к новым вызовам. Сами направления этой адаптации вызывают неприятие у значительной части элиты, что становится источником конфликтов и неопределенности. Несмотря на экономический рост и снижающуюся безработицу, налицо усиление социальной напряженности и связанный с этим рост популизма, ослабление интеграционных тенденций (глобализации) и расширение поддержки протекционизма и «национальной идентичности» (преимущественно в развитых странах), а также распространение феномена нелиберальных демократий. Масштаб этих явлений позволяет сделать вывод, что это не временный эпизод (реакция на кризис), а достаточно устойчивый тренд.

Минувшее десятилетие не привело пока к решению проблем, обусловивших начало кризиса 2008–2009 годов. Они и поныне остаются факторами риска. Прежде всего речь идет об исключительно высоком уровне глобального долга, который не только не уменьшился, но и возрос, достигнув $184 трлн в 2017 году и, по существующим оценкам, превысил $200 трлн в 2018 году, а сумма суверенного долга составляет уже порядка $63 трлн. Остается низкой инвестиционная активность, стагнируют доходы среднего класса. Развитые экономики (за исключением США) не могут выбраться из ловушки дефляции, что резко ограничивает инструментарий антикризисной политики в случае наступления циклического спада.

Значимой макроэкономической проблемой остается денежная политика: по прошествии 10 лет с начала кризиса 2008–2009 годов из ведущих центробанков мира только ФРС вышла из зоны сверхнизких ставок. Денежные регуляторы еврозоны, Великобритании и Японии не могут отказаться от политики денежного стимулирования, опасаясь спровоцировать рецессию. Однако тем самым они лишаются важнейшего инструмента противодействия следующему кризису — возможности денежного смягчения. У центробанков развитых стран нет пространства для смягчения денежной политики, тогда как смягчение бюджетной политики будет также крайне затруднено из-за огромного и неснижающегося государственного долга.

Такая ситуация имеет не только экономические, но и политические последствия. Денежная политика технократична, то есть решения здесь принимаются быстро и преимущественно вне политического процесса (соответствующим органом Центробанка), тогда как фискальная уязвима перед политической конъюнктурой (обязательно обсуждение в парламенте), и принятие решений требует длительного времени с неоднозначными результатами. Между тем отсутствие быстрых (и адекватных) мер по противодействию возможной рецессии может запустить маховик ухудшения ситуации в течение длительного периода с переходом конъюнктурных (циклических) проблем в структурные. Это представляет серьезный риск. Среди экономистов появилось даже экзотическое предложение — создать независимый бюджетный совет, по сути, параллельный Центробанку в денежной политике. Понятно, что эта идея, будучи технократически красивой, не имеет политических шансов на реализацию в демократических странах, поскольку означала бы радикальный пересмотр полномочий законодателей — их отказ от своего ключевого полномочия, борьба за которое велась почти тысячу лет.

Существенным фактором нестабильности и неопределенности становится подрыв традиционного международного порядка, включая геополитическую напряженность и отказ от международной координации. В 2008–2009 годах сложилось представление о необходимости глобальной системы экономического регулирования для преодоления кризиса, что стало бы ответом на формирование глобального финансового рынка, способного перемещать капиталы по всему миру практически мгновенно. Одной из основных задач «большой двадцатки» первоначально и было создание современной эффективной системы глобального регулирования. Сейчас стало понятно, что многостороннее сотрудничество в сфере макроэкономического регулирования практически невозможно: страны все активнее прибегают к протекционизму, предпочитая возлагать ответственность друг на друга вместо координации своих действий.

Нестабильность обусловлена повсеместным снижением доверия к национальным институтам. Свою роль в этом играет быстрое расширение политики санкций, которые стали неотъемлемым элементом глобальной политики. Введение санкций объясняют преимущественно аргументами национальной безопасности, что может быть использовано в ответ на любые действия любой страны, отдельных компаний или частных лиц. Как теперь понятно, антироссийские санкции открыли новую эпоху в системе международных отношений.

Глобальные кризисы ХХ века приводили к формированию новых конфигураций глобальных резервных валют. В 2008–2009 годах в этой логике обсуждались перспективы юаня, искусственных валют (СДР, в связи с ожиданиями усиления роли «двадцатки» и международной экономической координации), а также региональных резервных валют. В 2016–2017 годах повышенное внимание стали привлекать криптовалюты, однако 2018 год продемонстрировал их крайнюю неустойчивость. По-видимому, в ближайшее время не следует ждать существенных изменений в системе глобальных валют, если не считать вероятного усиления позиций евро и стремления ряда стран к диверсификации их валютных резервов для уменьшения доли доллара США. Однако с учетом исторического опыта в (среднесрочной) перспективе можно ожидать повышения роли юаня: ведь и доллар заместил собой британский фунт примерно через полвека после того, как американская экономика превзошла британскую, и после глобальных военных катаклизмов в Европе. Не следует игнорировать и будущую роль криптовалют, которые в результате совершенствования информационных технологий смогут занять более значимое место в глобальной денежной системе.

Несмотря на значительные колебания рынка, налицо развитие технологии блокчейн, лежащей в основе криптовалют, а также шаги по ее освоению и политической легализации. Во-первых, о готовности экспериментировать с криптовалютой заявили некоторые центробанки, ранее отрицавшие этот инструмент: речь идет о появлении государственных криптовалют в обозримой перспективе. Во-вторых, политические режимы, находящиеся в трудном политическом и финансовом положении, прежде всего Венесуэла, предпринимали попытки (неудачные) опереться на криптовалюты. В-третьих, началось обсуждение того, как вписать криптовалюту в существующую ткань экономических отношений, соотнести ее с налогообложением. В-четвертых, появились критические статьи о криптовалютах и блокчейне, который профессор Нью-Йоркского университета Нуриэль Рубини объявил «большой ложью».

Итак, появление криптовалют — это закономерный ответ на запросы рынка, предполагающий снижение издержек и повышение эффективности проведения расчетов и осуществления сделок. Впрочем, о полноценном развитии рынка криптовалют можно будет говорить, когда на него придут крупные институциональные инвесторы — страховые компании, пенсионные фонды и др. Для этого нужна серьезная институциональная инфраструктура, которую еще предстоит создать.

poslehttps://www.forbes.ru/biznes/375821-v-ozhidanii-novogo-krizisa-chto-ugrozhaet-mirovoy-ekonomike-cherez-10-let-posle