— Как меняются настроения россиян за время кризиса?

Лев Гудков: — Летом прошлого года, когда появились первые сообщения о кризисе, то соответственно с подачей в СМИ, большинство россиян считало, что это кризис только в Америке или в других странах, и до России он не доберется. Тогда только очень небольшая часть людей полагала, что кризис коснется их напрямую. Ситуация начала меняться, и довольно быстро, уже с конца сентября. А особенно быстро она менялась в октябре-ноябре: когда финансовый кризис начал проникать в экономику и затрагивать собственно реальный сектор производства. Это сказалось прежде всего на сокращении заказов и, соответственно, привело к росту увольнений, сокращению штатов, переводу работников на неполный рабочий день, снижению зарплаты. Все эти процессы развивались довольно быстро.

Если, скажем, в сентябре примерно 10% опрошенных говорили о том, что у них идут сокращения штатов, то в декабре-феврале их доля составила уже 29% — то есть почти треть людей оказались как-то включенными в эти процессы. Я говорю не о самих увольняемых, а о тех людях, у кого перед глазами были подобные примеры. Реальная потеря работы, конечно, идет, но она не настолько велика, чтобы говорить о том, что кризис затронул широкие круги.

Валерий Федоров: — Россияне стали реально ощущать кризис январе-феврале этого года. Информационно он проникает в сентябре-октябре, затем пошли первые увольнения, но это было очень локально, не массово. К тому же, у россиян имелась некая жировая прослойка: пусть небольшие, но все же накопления. А после Нового года карман существенно опустел, увольнения стали массовыми — вот тогда россияне всерьез ощутили кризис. Пока настроения граждан меняются в негативном направлении, индекс социальных настроений четыре месяца подряд падает. Причем ниже всех упал прогнозный индекс — это ответ на вопрос, как вы считаете, как вы будете жить через год. Этот показатель упал до самого низкого значения за последние четыре года — то есть люди уже поняли, что быстрого выхода из кризиса не будет и нужно затягивать пояса, искать стратегии выживания в этой ситуации. С одной стороны, это конечно, плохо. А с другой — не очень плохо, потому что люди настроены на тяжелую длительную работу. При этом паники и катастрофизма нет. Есть настрой на длительную и непростую кризисную жизнь.

— Какая группа населения считает себя наиболее пострадавшей? Станет ли этих людей больше в дальнейшем?

Валерий Федоров: — Для большинства россиян это кризис не первый — они уже пережили кризис начала 90-х и дефолт. В связи с этим в обществе выработалось кризисное сознание, есть уже определенная привычка к кризисам. С этой точки зрения существует две группы, которые плохо адаптируются: это те, кто не ощущал на себе предыдущих двух кризисов, то есть, самые молодые, и те, для кого 2000 год был временем взлета и процветания, то есть по сути весь наш скороспелый средний. У них очень большой разрыв между ожиданиями и изменившейся к худшему реальностью, не выстроена стратегия, как минимизировать риски, как снижать расходы. Остальные группы – пенсионеры, бюджетники, рабочие – в меньшей степени сейчас парализованы кризисом.

А что касается самоощущения — очень сильно сейчас ворчат, ругаются “белые воротнички”, причем вне зависимости от возраста. Они сильно недовольны. А с молодежью все нормально, молодежь пока не ощутила. Гламура меньше не стало, дискотеки не закрылись, даже те, кто учится сейчас и через некоторое время выпустится и выйдет на рынок труда без шансов найти там работу — даже они еще этого не почувствовали. Но когда наступит лето, осень, конечно, настроение этих выпускников существенно ухудшится.

Есть еще одна группа, которая, в общем-то, объективно пока ничего не потеряла, но при этом очень себя жалеет, ругается и обижается – это бюджетники. С одной стороны, их доходы защищены государством, им даже повышают зарплату, индексируют, обещают все время, что не будет никакого снижения, увольнений не будет. Но при этом сам профиль работника бюджетной сферы напоминает аутсайдера. Не в том смысле, что туда идут только аутсайдеры. Я имею в виду, что в период процветания, когда все самое динамичное, самое амбициозное, самое карьерно-ориентированное и энергичное устремилось в частный сектор, где действительно большие перспективы и большие заработки, все самое инертное, второсортное и ориентирующееся на слово “безопасность”, осталось в бюджетной сфере. Сейчас ситуация изменилась в противоположную сторону — у них относительно небольшие зарплаты, зато гарантированные. В принципе, они выиграли. Все, кто пришел из бизнеса обратно в бюджетную сферу сделали очень правильный выбор. Но они этого не ощущают, потому что психологически воспринимают себя как вечную жертву, считают себя бедными родственниками. Эта группа очень социально угнетена, хотя объективно она сейчас в наиболее выигрышной ситуации. Но у них тоже все будет не очень хорошо через некоторое время, потому что бюджетники лишь отчасти получают свои доходы от государства. Значительную часть они получали в качестве всевозможных доплат и надбавок, а сейчас в регионах денег становится значительно меньше, и люди остаются на голой ставке. Это, конечно, сильно уменьшит их доходы. Сложно сказать, через какое время — у каждого будет по-своему. Это зависит от должности, от региона, от собственной стратегии, кто как тратит деньги.

Лев Гудков: — По нашим опросам, кризисом напрямую затронуто примерно 12-15% населения: это те, кто потерял работу, кто переведен на сокращенный рабочий день, у кого уменьшилась зарплата. Вообще говоря, кризис больше всего бьет по бедным и слабым и будет распространяться на другие круги. Пока, скажем, по февральскому замеру, более всего обеспокоены кризисом именно те группы, которые выиграли в результате идущих изменений, то есть то, что условно можно назвать средним классом. Это примерно 15% населения  – относительно обеспеченных и образованных. Именно они встревожены в большей степени. В феврале их поведение изменилось в большей степени. Если население в целом начало экономить и сокращать потребление уже где-то с октября-ноября, то эта группа начала сокращение потребления только в последний месяц. Они перестали тратить деньги на крупные покупки, начали их откладывать.

— Какие основные последствия кризиса называют россияне?

Лев Гудков: — Это, прежде всего, безработица и рост цен. Но рост цен нельзя назвать явлением последних месяцев: он идет уже в течение примерно трех лет. Люди страдают от этого и считают это очень важной проблемой – по значимости первой или второй. Но к росту цен, к инфляции россияне немножко уже адаптировались.

Валерий Федоров: — Есть три главных признака. Первое  — это высокие цены. В отличие от Европы, Америки, Японии, где кризис — значит цены снижаются, у нас кризис — значит цены растут еще быстрее. Второе — это снижение доходов, как официальных, так и каких-то случайных временных заработков. Ну, и третье — это ограничение потребления: то есть люди вынуждены отказывать себе в чем-то, искать более дешевые аналоги, ну и просто целые группы товаров перестать покупать.

— На чем больше всего экономят? Можно ли проследить некие тенденции, на чем еще люди станут экономить?

Валерий Федоров: — Это зависит от конкретного бюджета: миллиардеры могут экономить на покупке очередной яхты, но таких у нас немного. А абсолютное большинство — это либо малообеспеченные, либо зависшие между бедными и средним классом, то есть люди, которые составляют костяк нашего российского общества — экономят на продуктах, на одежде и обуви и на развлечениях. Более половины россиян заявляют, что “частично экономят”, а больше четверти — что “экономят на всем”.

Лев Гудков: — Пока люди экономят на крупных запланированных тратах, но все больше начинают экономить и на повседневных. Сокращают расходы на товары длительного пользования, на приобретение одежды, бытовой техники, электроники и потихонечку начинают экономить и на еде. У бедных групп, у жителей периферии и села нет значительных сбережений, поэтому все, что они могут делать — это переходить на более дешевые продукты. Эта тенденция уже наблюдается. Пока еще не так ярко, но, в общем, это идет. Кризис по-настоящему проявится тогда, когда закончатся эти ресурсы — сбережения или дополнительные источники заработка. Пока еще у населения, благодаря росту доходов последний год есть еще некий “подкожный запас”.

— Когда, по вашим оценкам, этот резерв может закончиться?

Лев Гудков: — По нашим расчетам, если темпы развития кризиса будут сохраняться, то это случится примерно через несколько месяцев, полгода.

Валерий Федоров: — У среднего класса ресурс достаточно быстро истощится. Прежде всего, потому, что средний класс живет не по средствам. Он очень мало накапливал, все больше тратил, покупал, брал взаймы. Они просто не научились откладывать и сберегать. А вот те же бабушки, при всем своем очень низком материальном уровне и довольно низким потреблении, сумели накопить “гробовые” деньги, причем в большинстве своем — не в рублях, а в долларах. В этом плане значительная часть бабушек оказалась прозорливее тех, кто поверил в могущество рубля.

— Это как-то отразится на доверии институтам власти и первым лицам государства?

Валерий Федоров: — “Тандем” пока пользуется доверием большинства россиян. Европейские и японские лидеры позавидовали бы тем рейтингам, которые есть у наших ведущих политиков. Но при этом само содержание это доверия по многим признакам меняется. То есть если полгода назад от Медведева и Путина ждали дальнейшего быстрого роста, улучшения жизни, гарантии, что завтра будет лучше, чем сегодня, и это “лучше” будет очень ощутимо, зримо, видимо, то сейчас от них ждут, что не будет дальнейшего существенного ухудшения, что мы нащупаем  дно кризиса как можно быстрее и начнем из этого кризиса выбираться. Теперь ждут не процветания страны, а финала кризиса. И конечно, в ситуации, когда расчетов на то, что мы быстро выберемся, нет, очень важно, чтобы были фигуры, вокруг которых общество могло бы сплотиться, сбиться в кучу — спина к спине, локтем к локтю — и как-то пережить этот кризис. Это очень явственно ощущается, и адресатами этого стремления остаются Медведев и Путин. То есть кризис нанес удар по иллюзиям, по надеждам, но он не нанес пока удар по рейтингу. Пока. А в дальнейшем это будет зависеть от того, насколько глубоким будет кризис, и от политики Путина, Медведева, правительства: от эффективности тех антикризисных мер, которых напринимали уже на несколько триллионов рублей. Взыскательность людей и требовательность людей к правительству будет расти. Это главный вызов, с которым наши власти столкнуться в этом году.

Лев Гудков: — Доверие населения к институтам власти было изначально слабым. Суд, по мнению наших опрошенных, в очень большой степени зависит от бюрократии, от властей, он коррумпирован и тут трудно добиться справедливого решения своих проблем. Поэтому доверие к суду, к профсоюзам, к финансовым институтам низкое, и, соответственно, в обществе распространяется страх отсутствия каких-то гарантий со стороны государства и со стороны экономических институтов. Поэтому страх перед кризисом гораздо больше и шире распространен, чем, собственно, реальные проявления кризиса. Страх испытывают — перед потерей работы или перед снижением жизненного уровня — примерно три четверти населения. На доверии к первым лицам это пока не очень сказывается. Пока люди преимущественно положительно оценивают деятельность Путина и Медведева и доверяют им. Но в то же время, если сравнивать не по месячным замерам, а сравнивать за год с момента максимального одобрения и максимального рейтинга, который пришелся на президентские выборы, то Путин потерял 14%, то есть одобрение упало с 62% до 48%, а Медведев — 9%. Но в целом есть довольно значительный ресурс позитивного отношения к власти и поддержки. Популярность и поддержка первых лиц зависит от нескольких факторов — не просто от самого развития кризиса, но и от того, появятся ли альтернативные фигуры. Но я хочу сказать, что после определенного критического предела она будет падать очень быстро. Это произойдет, когда у людей закончатся ресурсы.

— То есть через полгода?

Лев Гудков: — Еще пройдет некоторое время. Я думаю, что у властей есть запас времени примерно год-полтора, прежде чем доверие население начнет стремительно падать.

— В каких регионах ситуация наиболее критична?

Валерий Федоров: — По регионам значительный разброс. Кроме того, внутри отдельных регионов тоже бывают сильные различия между областным центром и периферией, хотя эта периферия может начинаться в 30 км от областного центра. Мы видим, прежде всего, конечно, Урал – это старопромышленная группа регионов, где очень много машиностроительных предприятий, металлургических предприятий. Они испытали самый сильный шок. Что касается металлургии, то это в основном отрасли, ориентированные на экспортные поставки. Мировые цены и поставки тоже сократились, заводы перестали работать, но при этом сами металлургические заводы выступают потребителями для большого количества отраслей, и заводики, которые работали на металлургию, тоже оказались в кризисе.

И второе — это машиностроение, ведь это инвестиционная отрасль, она зависит от других. Предположим, если вы добываете нефть, то вам нужны буровые установки — вот  вам, соответственно, и машиностроение. А если цены на нефть упали, то буровых установок вам нужно, наверно, меньше, чем раньше, или вы не можете себе позволить их покупать — соответственно, страдает и машиностроение. Вот поэтому эти отрасли испытали двойной удар, там у нас серьезный кризис.

Еще Дальний Восток. Это может быть с точки зрения количества населения не очень значимо в масштабах страны, у нас вообще за Уралом всего 30 миллионов человек из 142, но там кризис сказался очень резонансно. Опросы, которые мы проводим, показывают, что народ там сильно проникся идеями кризиса. Вот два таких региона, сильно пострадавших от кризиса. Но есть еще, конечно, Москва, которая в объективном плане не сильно пострадала — все же большой город, и если тебя уволили, то всегда есть возможность как-то трудоустроиться, отток определенный произошел: за счет гастарбайтеров и жителей российских городов, которые приезжали сюда в расчете на легкую денежку. Тем не менее, Москва — это город паникеров. Тут люди воспринимают кризис через черные очки и увеличительные стекла, им кажется, что все хуже, чем на самом деле. Москвичи паникеры, они сидят на измене и ждут чего-то худшего.

Лев Гудков: — По регионам надежной картины нет. Меньше всего кризис ощущается в Москве и в крупных городах. А сильнее — в малых и средних городах. Село не так ощущает кризис, потому что оно и так отличается устойчивым депрессивным фоном настроений: это преимущественно бедное население, уровень безработицы там велик, доходы низкие — недовольство там очень высоко, но оно носит хронический характер, и собственно новые кризисные явления не так там ощущаются.

— Кризис может сказаться на предстоящих в октябре региональных выборах?

Лев Гудков: — На региональных выборах это, скорее всего, скажется. И скажется это на поддержке местных лидеров и местных политиков. Вероятно, это даст рост и альтернативам нынешним назначенцам из центра. Скажется и на поддержке тех депутатов, которые будут отстаивать региональные интересы.

Валерий Федоров: — Должно сказаться, разумеется. Чем ниже статус выборов, тем ощутимее уровень деятельности или бездеятельности. Если в городе, где живет 45 тысяч человек, дороги не чистили уже 20 лет, то можно, конечно, кивать на антинародный режим, но вообще-то это забота мэра. И конечно, если в ситуации всеобщего роста и бума местным властям многое прощали, тем более что большинство из них успели развернуть плакаты “Мы с Путиным заедино”, то сейчас нетерпимость людей к таким явлениям резко вырастет. Мы видим, что в целом ряде  регионов местные начальники, которые пытались сохранить свою власть путем прикрепления к “Единой России”, сделать этого не смогли. Это говорит о том, что мало объявить себя единороссом, надо еще как-то работать и что-то делать.

— Будут ли люди меньше людей ходить на выборы? Или наоборот, активность увеличится?

Лев Гудков: Активность электората будет снижаться, но когда кризис действительно достигнет максимума, то есть когда закончатся ресурсы у населения и упадет доверие к первым лицам, то активность будет резко нарастать с этого момента. Но это пока перспектива не ближайшего года.

Валерий Федоров: — У нас вообще народ очень плохо ходит на местные выборы. И чем ниже статус выборов, тем хуже народ на них ходит. Парадокс состоит в том, что местная власть — самая близкая и самая важная для жизни каждого горожанина, и она же пользуется наименьшей поддержкой, наименьшим авторитетом и меньше людей ходит голосовать. Прогноз о том, будет ли явка понижаться или снижаться, скорее негативный. Вероятнее всего, повышаться активность не будет, потому что люди у нас выбирают не путь активного политического протеста, а путь самоспасения, решения собственных проблем в одиночку. Надо очень сильно обозлить народ, довести его до отчаяния, чтобы он валом повалил на избирательные участки.

— Настроения россиян как-то сказываются на партийных рейтингах? У каких партий появилось больше сторонников?

Лев Гудков: — У нас одна пока доминантная партия — это “Единая Россия”, ее рейтинг связан с доверием к первым лицам. Это не позитивное отношение к самой деятельности партии, а просто машина поддержки первых лиц. Когда будет меняться отношение к первым лицам, будет меняться и отношение к партии. Коммунисты, скорее всего, будут немного набирать, так как они абсорбировали протестные настроения. Но набирать будут не сильно, потому что эта партия привлекает в основном людей пожилого возраста. Могут ли в этих условиях подняться другие оппозиционные партии? Это зависит от того, насколько будет силен административный прессинг в отношении них, дадут ли им возможность излагать свои программы на телевидении, устраивать мероприятия, где могли бы излагать свои принципы.

Валерий Федоров: — У коммунистов и  у жириновцев есть отдельный фанаты, но их рейтинги не растут абсолютно. Оппозицию никто всерьез не воспринимает.

— Высоки ли протестные настроения в стране?

Лев Гудков: — Протестные настроения за последние полгода выросли примерно вдвое. Но пока растут не столько сами протестные настроения, сколько одобрение тех сил, которые выходят с протестами. Симпатии к протестам поднялись примерно до 67%. И растет ироническое настроение и осуждение сил, которые выступают с контрмитингами, в защиту правительства. Они вызывают скорее отрицательную или ироническую реакцию. А готовность самим протестовать пока остается на том же самом не очень высоком уровне.

Валерий Федоров: — Протестные настроения обычно растут в период кризиса, почему бы им не расти. Но здесь важно, что есть доверие к власти. А у власти есть шанс это доверие не потерять. Для этого надо, во-первых, что-то делать, а во вторых, говорить откровенно — чтобы люди знали, что власть не царствует там, лежа на боку, и не отдыхает на лазурных берегах, а она здесь, она пытается решить те проблемы, которые есть у каждого простого человека. Информационная политика власти в период кризиса чуть ли не более важна, чем собственно экономическая политика. И мне кажется, власть уже начинает делать шаги в этом направлении.

Оригинал — ЗДЕСЬ — www.rian.ru/interview/20090319/165386358.html